Занавес наоборот

 

Пока российский режим всеми силами строит железный занавес, затрудняющий выезд из страны, — в первую очередь, в направлении Европы — почти полностью игнорируется тема отношения самих европейцев к России и россиянам. А отношение достаточно недвусмысленное.

 

Лишь небольшая подборка из разных стран и городов, демонстрирующая сегодняшнее отношение к России в целом. Без комментариев — пусть каждый делает их самостоятельно.

Помните, возможно, такие же массовые и глобальные выступления против политики, например, Кима Чен Ына? Иди Амина или Жана Бокасса, поедавших людей? Тот же Башар Асад, на руках которого кровь десятков тысяч казненных соотечественников, так же расклеивался повсеместно? Создается впечатление, что откушивание салатов из человеческой плоти людям на этой планете кажется не таким уж и страшным по сравнению с тем, что делает путин и любой поддерживающий его режим россиянин.

Хочется ли теперь в Европу, не страшно? Да знаю-знаю ответ: «Какая там Европа — я из своей Тамбовской области ни разу в жизни-то не выезжал».

Болеем за наших!

 

Возможно, многие будут удивлены, но завтра в Бирмингеме, что на заморской Алабамщине, завершаются 11-е Всемирные игры. Так называемая «Малая Олимпиада», представляющая виды спорта, не входящие в официальный перечень олимпийских. А таких видов целых 30 штук — тот же боулинг вы уж точно знаете.

 

Не уверен, что даже полпроцента россиян знает, что заявку на проведение этих игр подавала, в том числе, Уфа. Примечательно также, что часть выручки от продажи билетов будет передана Украине на восстановление спортивных объектов, пострадавших или разрушенных в ходе российского вторжения. Самим же россиянам, как и белорусам, по понятным причинам участвовать в играх запрещено.

Между тем в России все еще существует КННВС — комитет национальных и неолимпийских видов спорта. Правда, его функции на сегодняшний день весьма размыты. Предвосхищая реакцию... определенной части аудитории касательно российского участия, вот так выглядела десятка лучших сборных по результатам предыдущих Всемирных игр, прошедших в 2017-м в польском Вроцлаве:

В целом же в XXI столетии Россия неизменно выгрывала все Всемирные игры, лишь один раз уступив в упорной борьбе лидерство сборной Италии и проиграв только одну золотую медаль, но завоевав большее количество медалей в общем зачете.

В течение последних двух дней будет разыграно довольно большое количество медальных комплектов, и у Украины есть шанс как подняться даже на 2-е место, так и откатиться на места ниже 6-го. Так что... болеем за наших!

Как я была ватником. Теперь я знаю правду.

Не смог пройти мимо статьи в Politico от Анастасии Карье — российской журналистки из Йошкар-Олы, переехавшей в США, окончившей Concord University в Афинах, Западная Вирджиния, затем — Columbia School of Journalism в Нью-Йорке.

 

От себя: я откровенно не знаю, можно ли распечаткой статьи или просьбой о ее прочтении переубедить или хотя бы задуматься о том, что происходит, любого людоеда, но если это теоретически возможно, эта статья — не самый худший для этого инструмент, хотя, в ней нет каких-то определенных рецептов. Текст достаточно глубок, из разряда «не для всех». Далее в первоисточнике.

Не помню, как разговор перешел на политику, но я точно не собиралась туда переключаться — я месяцами осторожно обсуждала эту тему с моими русскими родителями. Это был 2018 год, и я находилась в своей комнате в небольшом студенческом городке Западной Вирджинии, куда я переехала из России менее двух лет назад. Моя мать была на другом конце разговора по FaceTime во время одной из наших еженедельных бесед и выглядела напряженной — я не отзывалась положительно о Владимире Путине.

Я сказала что-то простое, что-то вроде «Путин не годится для России» или «Не патриотично просто игнорировать все плохие вещи в стране, надеясь, что они сами собой решатся», и это сработало. Она отвернулась от камеры, пытаясь скрыть слезы.

Мы немного посидели в тишине, прежде чем я сменила тему. С каких это пор политические разногласия могут заставить мою мать плакать? Насколько сильно изменилась моя семья благодаря пропаганде с тех пор, как я избежала ее когтей?

Как и мои родители, я когда-то была сторонником Путина. Я думала, что Россия «спасла» Крым от неонацистских повстанцев, что он стал жертвой глобальной клеветнической кампании, потому что мир не может смириться с тем, что Россия такая большая и богатая нефтью. Но с тех пор, как я переехала в США, чтобы получить вторую степень бакалавра и влюбилась в журналистику, я поняла, что мои политические взгляды основаны не на фактах, а на пожизненном контакте с кремлевской пропагандистской машиной.

Моя семья до сих пор в России, и с годами взгляды моих разумных, высокообразованных и когда-то либерально настроенных родителей стали почти чужды. Как и многие россияне, они считают, что вторжение в Украину — это всего лишь «операция по уничтожению неонацистов».

После того разговора с мамой у меня было много подобных разговоров с родителями. Теперь я обычно та, кто страдает. Эти дискуссии никогда не были легкими, но сейчас, с войной на Украине, они столь же необходимы, сколь и отвратительны. Людям, верящим в российскую пропаганду, приходится платить — и это кровавая цена.

Я надеюсь, что русскоязычные смогут постепенно уменьшить поддержку Путина в наших пропагандистских семьях. По крайней мере, мы могли бы убедить наших близких в том, что кровопролитие — это неправильно.

Я не отказалась от своих родителей. Мы можем быть на разных континентах, но именно политика разделила нас на два мира.

Путин казался молодым и перспективным

Как и многие люди моего поколения, выросшие при Путине, большую часть жизни я была аполитична. Я выросла в Йошкар-Оле, столице одного из беднейших регионов России, в семье педагогов.

Моя бабушка, которая жила с нами, скучала по Советскому Союзу. Ей нравилась идеалистическая идея единства и уверенность в том, что для нее найдется работа — она была профессором немецкого языка и имела стабильную и надежную работу. Она учила меня пионерским песням советских времен и часто говорила, что тогда люди были добрее. Интересно, были ли они «добрее» только потому, что боялись, что кто-нибудь на них настучит.

Когда Путин стал яркой звездой, моя бабушка обрадовалась, как только могла. Он был назначен премьер-министром в 1999 году тогдашним президентом Борисом Ельциным, и его стремительный взлет произошел благодаря тому, как он отреагировал на серию взрывов жилых домов в том же году — 11 сентября в России, унесших более 300 жизней. Путин обвинил во взрывах чеченцев, и это стало одним из оправданий Второй чеченской войны.

Много позже я узнала, что некоторые историки и журналисты связывают эти взрывы с попыткой Федеральной службы безопасности, обычно называемой ФСБ, добиться избрания своего бывшего директора Путина. Но когда я была ребенком, Путин казался молодым и многообещающим. Моя бабушка взяла меня с собой, чтобы проголосовать за него на выборах 2000 года. Чтобы разделить волнение по поводу этого исторического момента, она подняла меня и показала, где поставить отметку в бюллетене для нее.

Первоначальное волнение по поводу Путина с годами прошло. Мы ожидали, что он изменит нашу жизнь к лучшему, но так как ничего не изменилось, надежда стала утомительной. На дорогах по-прежнему царил беспорядок, дорожная полиция и местные чиновники по-прежнему были коррумпированы, зарплаты оставались низкими, а налоги — высокими. Мне даже в голову не приходило, что на следующих выборах люди проголосовали бы за кого-то другого — может быть, потому, что в новостях мы видели только варианты либо некомпетентные, либо клоуны. Я пришла к полному игнорированию политики.

Мне даже в голову не приходило, что на следующих выборах люди проголосовали бы за кого-то другого.

Мы снова начали надеяться в 2008 году, когда Дмитрий Медведев, премьер-министр Путина, был избран президентом. Я и мои сверстники думали, что он может сделать Россию настоящей демократией. К тому времени я сменила школу. Впервые у меня были учителя, которые пытались заставить нас пересмотреть советскую историю и подвергнуть сомнению нынешнее состояние России, даже когда это означало критику Кремля. Один учитель даже осмелился критиковать сталинское правление и политические репрессии, в результате которых погибли миллионы людей. Не то чтобы эти учителя были уникальны — просто так получилось, что я не пересекалась с такими раньше. Моральная ясность казалась чуждой.

Со временем стало ясно, что Медведев греет место для Путина. В 2008 году при Медведеве новая конституционная поправка увеличила четырехлетний президентский срок до шести лет. В сентябре 2011 года, когда Путин объявил, что снова будет баллотироваться в президенты в 2012 году, мы с друзьями поняли, что это означает большие шансы еще на 12 лет Путина.

Это определенно не было демократическим направлением, на которое мы с друзьями надеялись в России. В декабре того же года по всей стране вспыхнули крупнейшие с 1990-х годов антиправительственные протесты в ответ на обвинения Путина и его партии «Единая Россия» в фальсификации парламентских выборов. Визуальные эффекты толпы, скандирующей «Путин — вор!» и «Россия без Путина!» каким-то образом попали ко мне в ВКонтакте, российскую социальную сеть, вдохновленную Facebook.

Мы с друзьями слышали достаточно разговоров о коррумпированности Путина, чтобы поверить в это. Мы, наконец, стали достаточно взрослыми, чтобы голосовать, и относились к этому серьезно — изучали кандидатов, обсуждали их предвыборные обещания. Большинству из нас нравился Михаил Прохоров, олигарх, который пообещал отменить конституционные поправки и расправиться с государственной пропагандой и коррупцией. Казалось, что наше поколение, выросшее при Путине, наконец-то может что-то изменить. Даже доверие моей бабушки к Путину пошатнулось, и вся моя семья рассматривала других кандидатов.

Но в последний момент что-то изменилось — волна негатива в адрес Прохорова и позитива в адрес Путина. Было ощущение, что России нужен был кто-то опытный, чтобы защитить нас, и Путин был единственным выбором. Когда настал день выборов, я чувствовала себя побежденным и растерянным. Один из моих друзей чувствовал то же самое. «Путин — единственный рациональный выбор сейчас, и мой неиспользованный бюллетень все равно будет автоматически засчитан за него», — сказала она мне.

Неудивительно, что Путин был переизбран на фоне обвинений в мошенничестве.

К моему стыду, именно аннексия Крыма прямо поставила меня в пропутинский лагерь. Революция Евромайдана 2013-2014 годов в Украине получила приличное количество эфирного времени в российских новостях. Но вместо того, чтобы показать украинцев, протестующих против коррумпированного правительства и успешно свергнувших пророссийского президента Виктора Януковича, российский нарратив изображал новое украинское правительство фашистской бандой и превозносил усилия Путина по спасению Крыма и его этнического русского населения от фашистского правления. Процесс был демократичным, клялась пропаганда. Я помню, как увидел в сети фото якобы крымского многоквартирного дома, из окон которого вывешивается множество российских флагов, и подумала, что это самая настоящая улика, которая может понадобиться. Папа где-то слышал, что даже наш родной город принимает украинских беженцев, что русские уступают места в очереди на социальную помощь. У меня появилось уважение к Путину, которого у меня не было раньше.

Было легче принять линию Кремля как истину, чем подвергать сомнению каждый сбивающий с толку аргумент один за другим.

По данным Левада-центра, независимой российской организации, занимающейся опросами и исследованиями, популярность Путина подскочила с 69 процентов в феврале 2013 года до 82 процентов в апреле 2014 года. Пропаганда хлынула отовсюду, и она захлестнула меня. Было легче принять линию Кремля как истину, чем подвергать сомнению каждый сбивающий с толку аргумент один за другим. Я пришла к выводу, что нападки Запада на действия Путина были синонимами нападок на мою страну. Моя концепция патриотизма превратилась в слепую поддержку России. На этот раз я не обсуждала это с друзьями, но был уверена, что они думают так же.

В последние годы случайному потребителю новостей в России стало еще труднее найти независимые СМИ. Новые трудности усугубились с началом войны на Украине, когда Путин подписал закон, который грозит любому, кто распространяет «фейковые новости» или не одобренные Кремлем нарративы, штрафами или тюремным заключением на срок до 15 лет. Некоторые новостные агентства приостановили свою деятельность, и многие журналисты покинули страну. Россияне, которые все еще хотят получать настоящие новости, используют VPN для доступа к новостным сайтам, запрещенным Кремлем. Для других, таких как мои родители, это поток пропаганды по телевидению и в печати, а также в социальных сетях.

Все, во что я верила о России, рухнуло

Все изменилось, когда в январе 2016 года я переехала в Западную Вирджинию, чтобы получить вторую степень бакалавра. Я не была активным политическим деятелем, но при каждом удобном случае защищала Путина и Россию от того, что считала американской пропагандой. Однажды мои друзья смотрели документальный фильм о том, что произошло в Крыму, и я разразился разглагольствованиями о том, что все либо фейк, либо просто несправедливый случай сбора вишен (ошибочность или неполнота доказательств — прим.). Наверняка в Крыму не было русских танков, и русские никого не убивали. Часто в доказательство вытаскивали фото многоквартирного дома с российскими флагами. В большинстве случаев люди, находившиеся по другую сторону таких разглагольствований, либо не стремились спорить, либо были слишком вежливы, чтобы бросить мне вызов.

Но постепенно мои подозрения, что с нарративом Кремля что-то не так, начали расти. Переезд в США физически лишил меня свежего источника пропаганды — лишь изредка пропутинские аргументы доходили до меня через разговоры с родителями. И я влюбилась в журналистику после того, как поступила в университетскую газету, где научилась собирать и проверять информацию.

Когда появились первые новости о влиянии России на президентские выборы 2016 года, я защищала Россию от всех, кто меня слушал. Российской пропаганды не было, чтобы снабдить меня «фактами», поэтому я читала заслуживающие доверия сообщения на английском языке — и не могла их понять. Все казалось таким черно-белым, ничего близкого к реальному миру.

Я поделилась своим замешательством с отцом России. «Я знаю, чему нас учат на уроках журналистики. Я знаю, как составляются статьи и что журналисты ценят факты. На каком уровне новостной организации ложь о России превращается в истории?»

Наконец, в конце лета 2017 года, после того как я провела некоторое время в окружении серьезных репортеров, мне удалось кое-что понять. Я получила отпор на некоторые из моих утверждений о том, что Россия «спасла» Крым и что Путин никогда не причинит вреда другим народам. Я была на конференции для журналистов в Аризоне и сказала одному или двум очень успешным репортерам, что американские СМИ были введены в заблуждение относительно России. Их тихое веселье задело меня за живое. Один репортер, чьей работой я восхищался, только вежливо улыбнулся и забавно посмотрел на меня. Другой, с таким же взглядом, нашел мое мнение интересным и быстро представил меня своему другу. Я не вызывала доверия, и это сбивало с толку или даже развлекало других, как я поняла.

Все, во что я верила о России, мире и себе, рухнуло. Все было дезориентирующим и одиноким. Я не могла поговорить с родителями, потому что они все еще были за Путина. Я не могла говорить об этом и с моими русскими друзьями — они либо игнорировали политику, либо занимали оборонительную позицию, выдвигая свои взгляды как единственно правильные. Мои друзья в США не могли осознать масштабов личных потерь. Я больше не знала, кто я такая и во что я верю.

В следующем семестре занятия по международным отношениям помогли мне справиться с моей потребностью найти «хорошего парня» после того, как Россия потеряла этот титул. Я поняла, что в международной политике нет такого понятия, как «хороший парень», что мир намного сложнее. Я опиралась на Салли, профессора, увлеченного российской политикой, и, порекомендовав книги и проведя множество лекций, она помогла мне собрать воедино правду о российской политике и истории. Почти каждый день я заходила к ней в небольшой офис, чтобы поговорить о том, что прочитала в книгах, которые Салли одолжила мне, — братских могилах времен сталинских репрессий, отравлении Александра Литвиненко, коррупции и мстительности Путина. Мы также поговорили о моих родителях — их убеждения стали напоминать теории заговора, вращающиеся вокруг центральной темы о многовековой попытке скрыть величие России. Они одновременно верили в противоположные вещи, переходя от «Путин такой коррумпированный» к «Путин — лучшее, что случалось с Россией» в одном разговоре.

Я была удивлен, узнав, что многое из того, что я считала «общеизвестным», исходит из пропаганды и теорий заговора. Нет, Украина не воровала российский газ годами. Нет, Хиллари Клинтон не стояла за протестами 2011 года в России. Нет, Барак Обама не мусульманин (стыдно признаться, я проверяла это всего пару лет назад). Я проделала так много работы, чтобы исправить ущерб, но время от времени я все еще ловлю себя на том, что использую какую-то ерунду в качестве аргумента, основанного на том, что я считаю историей или наукой, и мне приходится пересматривать свое мышление.

Этот опыт распространен среди людей, которые отказались от убеждений, которые когда-то формировали их личность. У моего мужа, американца, воспитанного католиком, был подобный опыт, когда он переоценивал свои отношения с религией в старшей школе. В своих репортажах о QAnon я встречала людей, которые реконструировали свои убеждения после того, как поняли, что их воспитание, основанное на заговорах, было наполнено ложью. Те, кто ушел из QAnon, описывают такое же чувство дезориентации и политической бездомности.

Салли и я до сих пор иногда говорим о книгах и политике, и недавно она сказала мне, что понятия не имеет, насколько важна была ее роль в моей трансформации. Без нее я бы снова скатилась к пропаганде или сошел с ума.

Я буду продолжать пытаться

Моя политическая перестройка далась моим родителям тоже нелегко. Одно дело позволить вашему ребенку путешествовать по миру, и совсем другое — наблюдать, как переезд меняет его, делая все труднее и труднее обсуждать вещи, которые когда-то были «общеизвестными». Мы не могли легко поделиться тем, что у нас на уме, когда дело доходило до политики. Большую часть времени, чтобы избежать пропагандистских разногласий, мы вообще избегали этой темы.

Затем, 24 февраля, Россия вторглась в Украину, и все изменилось. Внезапно эти политические разногласия имели вполне реальные и весьма кровавые последствия. Активизировалась российская пропаганда, извлекая выгоду из травмы поколений Второй мировой войны, называя украинцев «нацистами» для оправдания вторжения.

Мой отец позвонил мне на следующий день для эмоциональной поддержки. Я могу сказать, что он был так же раздавлен, как и я. Что-то в его манере говорить, когда он сказал: «Мы делаем это, чтобы уничтожить нацистов», указывало на потребность в утешении. Я должна была отступить тогда — он позже сказал мне, что в начале войны у него были сомнения. Но теперь он провел свое «исследование» и уверен, что Россия поступила правильно. Через несколько дней после начала войны моя мама прислала мне сообщение, в котором предупредила, что даже лайки постов с критикой России — это участие в информационной войне. Потом она начала присылать мне аудиозаписи, в которых предлагала посылать Украине «позитивные мысли», чтобы нивелировать «негатив» в мире.

Это кровопролитие заставило меня понять, что есть моральный долг остановить эту войну и этого подпитываемого пропагандой монстра.

Мы с родителями отдалились еще дальше. Они становятся более патриотичными в отношении того, что «русские уничтожают нацистов и спасают мирных жителей». Они считают, что преступления, которые российские солдаты совершают против украинцев, либо совершаются самими украинцами, либо инсценируются.

Я бросила всю свою энергию на освещение Украины и ущерба, нанесенного русскими. Например, я разговаривала с беженцами, бежавшими из своих домов, и рассказывавшими мне ужасные истории о том, что они видели — взрывы жилых домов, неспровоцированные расстрелы мирных жителей. Средства массовой информации предоставили гораздо больше сообщений о преступлениях: сексуальное насилие в отношении женщин и детей; изображения тел, лежащих в Буче; геноцид против народа. Российская пропаганда до сих пор утверждает, что мы братья и сестры.

Однажды мы с отцом обсуждали, как я пишу о войне. Он не читал моих рассказов и не был согласен с моей позицией, но гордился тем, что я отстаиваю то, что считаю правильным. Мои родители многим пожертвовали, чтобы я смогла переехать в США, хотя они глубоко не любят американское правительство. Они поддерживали меня на каждом этапе пути. Недавно я обсуждала их политическую позицию с моей русской подругой, которая их знает, и она очень удивилась, услышав это. "Твои родители? Действительно?" она спросила. Моим родителям примыкать к Кремлю особого смысла нет — они умные, образованные, любознательные, добрые. У них было больше преимуществ, чем у многих русских, подвергшихся пропаганде, но она все равно доставала их.

Вторжение, похоже, популярно в России. Судя по разным опросам, его одобряет более половины населения. Однако остается неясным, что на самом деле чувствуют люди — некоторые могут просто сказать то, что, по их мнению, они должны сказать.

Даже русские, у которых есть доступ к внешней информации, по-прежнему отвергают сообщения о российской агрессии. «Все лгут», — говорят они. Это одна из самых эффективных идей для остановки мыслей, с которой я неоднократно сталкивалась, и я приписываю ее потоку российской пропаганды. Есть те, у кого есть вопросы, но мысль о том, что российские солдаты могут быть такими жестокими, для них немыслима.

Это кровопролитие заставило меня понять, что есть моральный долг остановить эту войну и этого подпитываемого пропагандой монстра. Нельзя винить в этих террорах только пропаганду — есть много россиян, живущих за границей, которые видят СМИ, которые показывают зверства, которые российские солдаты совершают против украинских мирных жителей, и при этом продолжают поддерживать войну. Но ставки, чтобы достучаться до русскоязычных, высоки как никогда. Нам, как русскоязычным, приходится вести непростые разговоры с теми, кто верит в заговоры и дезинформацию.

Я до сих пор пытаюсь поговорить с родителями о войне. Я привожу конкретные зверства из новостей, рассказываю им истории знакомых мне людей. Я говорю, пока они не становятся слишком раздраженными, чтобы слушать. Но я буду продолжать попытки. Может быть, однажды они начнут сомневаться. Когда этот день наступит, я буду рядом, чтобы помочь им узнать правду.